Наташа Кампуш: самая известная девочка — узница маньяка, и её победа

Это имя в 2006 году уже не всем что-то говорило, но у женщин, особенно в возрасте, память цепкая. За восемь лет до того Наташу Кампуш упоминали сотни раз на дню – по радио, по телевидению, в разговорах, в газетных заголовках.

Женщина немедленно позвонила в полицию. Часы показывали 13:04. Самая середина ясного летнего дня. Полиция, приехав, наставила на девушку, стоящую на чужом газоне, пистолеты. Она повторила им своё имя. Она – Наташа Кампуш.

Десятилетняя Наташа очень хотела бы ощущать себя обычной девочкой, из тех, о которых написано много милых старых книг. Но всё в её жизни, начиная с имени, было каким-то не совсем обычным.

Имя ей дали русское, потому что дед провёл пять лет в советском плену. Наташе оно не нравилось. Сёстры – слишком намного старше, чтобы с ними можно было играть, как в детских историях. Родители были в разводе. Наташа только вчера вернулась от отца из Венгрии. Кажется, ни одна из известных ей девочек не ездила в гости к папе так далеко.

Девочка шла с уроков в школу на продлёнку – точнее, в её аналог, детский сад для детей до десяти лет включительно. Возле ворот школы стоял белый автофургон, возле автофургона – мужчина. Они выглядели очень обычными, но что-то заставило девочку пристально посмотреть на мужчину. Что-то было неправильно.

Стоило ей поравняться с фургоном, и мужчина схватил её за руку. Раз, два – и Наташа обнаружила себя сидящей в фургоне, а саму машину – в движении. Её похитили.

Пять квадратных метров. Чуть больше двух с половиной в длину, чуть меньше двух – в ширину. Потолок очень низкий, нависающий, давящий. Этот крохотный бункер когда-то построили как бомбоубежище. Вольфганг Приклопиль, мужчина, похитивший Наташу, приспособил его, чтобы держать в нём девочку. Это был план, не спонтанный поступок. Иногда, оказывается, люди просто планируют кого-то похитить – так, как другие планируют пикник в воскресенье.

Комната была под землёй. В неё вели три двери, одна была очень толстой, железобетонной. Двери были спрятаны за шкафом в гараже. В этой бетонной коробке – не пройтись, не раздышаться – Наташа безвылазно просидела первые полгода с мыслью, что если с её похитителем что-то случится, она, похоже, умрёт. Её никто никогда не догадается искать за шкафом. Времени внутри комнаты не было. Когда закончился март и год пошёл дальше, Наташа не знала.

Девушка, привезённая в полицейский участок города Дойч-Ваграма, по соседству с Штрасхоф-ан-дер-Нордбаном, была худа и бледна, она часто моргала от света и буквально дрожала. «Я – Наташа Кампуш», – повторила она полицейским.

Конечно, это следовало проверить. Известны были случаи, когда за жертв похищения выдавали себя посторонние люди. У Наташи сверили приметы (например, нашли такой же шрам), а позже, для верности, сделали ДНК-анализ. Это была именно она.

Её расспрашивали, как она смогла сбежать. Ответ был до странности простым. Похититель поднялся с ней наверх, как делал время от времени, и приказал убрать в салоне автомобиля. Наташа включила пылесос и исправно водила им по обивке сидений, а он смотрел, когда ему вдруг позвонили.

Маньяк схватил телефон и отошёл подальше – прочь от шума. И Наташа, оставив пылесос шуметь, убежала прочь. Бежала, и бежала, и бежала. Перепрыгивая зелёные изгороди...

Девушку осмотрели медики. За время заточения она явно много перенесла. У неё даже были заросшие переломы. И, без сомнения, с ней вступали в половой контакт. Тем временем весть о том, что найдена Наташа Кампуш, разлеталась по средствам массовой информации.

Срочно в номер! Имя преступника достоверно известно! Услышав собственное имя по радио, Приклопиль пошёл к железной дороге. Там он свёл счёты с жизнью. Он это несколько раз обещал Наташе раньше, рассказывая, какой он несчастный. И если она его оставит или полицейские придут за ней...

Окон не было, но определённо была вентиляция. Значит, куда-то выходил воздух, а с ним могли выходить и звуки. Наташа кричала, срывая голос, в надежде, что кто-то услышит и вызволит её. Никто не слышал. Ещё тут были унитаз, душ, раковина. Наташа не знала, что их устанавливал человек, собиравшийся спасаться здесь от бомб. Всё выглядело так, будто камеру ей приготовили заранее.

Каждый день её был заполнен страхом. Он бил её, если она упоминала своё имя, и ей не хотелось думать, за что ещё он может бить её. Она боялась услышать, как он открывает дверь, и боялась никогда больше этого не услышать. Она боялась состариться и умереть прямо в бетонной коробке. Она боялась, что он состарился и умрёт первым.

Потом девочка говорила себе, как часто говорили ей в семье, что нельзя быть такой нюней. Он не изнасиловал и не убил её, как обычно делают похитители. Он просто хотел власти над каким-то живым существом. Он хотел, чтобы она слушалась во всём. Придумывал странные правила. Кричал по часу в подобие домофона одно и то же слово: «Повинуйся!» — словно заклинал её. И да, бил, но она знала столько историй, когда дух человека оставался несломленным, несмотря на побои!

Она хотела оставаться несломленной, всегда чувствовать себя собой. Правда, от имени по его настоянию она потом отказалась. Ей это имя всё равно никогда не нравилось. Чтобы у неё была какая-то своя, нерегламентируемая им жизнь, и чтобы однажды, может быть, кто-то увидел, что она осталась несломленной, она рисовала тишком на стене. Как старинные узники в концлагерях и тюрьмах.

Осенью ему показалось, что она стала достаточно послушной, и он согласился устроить ей комнату получше. Переставил мебель. Принёс книжки, журналы, краски, бумагу, одежду, настольную игру. Он сказал Наташе, что заботится о ней.

Еда, которую он давал, была недостаточной, но в этот момент девочка не спорила с ним. Среди книг были учебники. Он заботился о её образовании. Он посмотрел на чёрную краску и спросил, какого та цвета. А потом завопил, как ненормальный, что она красная, и Наташа обязана сказать это. Она обязана слушаться его во всём! Красная краска! Красная!

Наташа выработала свои правила. Она никогда не будет называть его этими сумасшедшими прозвищами, которые он сам себе даёт. Никаких «Маэстро» – будет «Похитителем», или Вольфгангом, пусть сам выбирает! Никаких «Повелителей» – будет «зайка» и «рыбка», он же сам считает, что у них нормальные отношения. Прямо ничего ненормального!

Он бил её, и бил страшно, за каждый из таких бунтов. Вплоть до переломов. Кричать от боли было нельзя – тогда он набирал в раковину воду и опускал туда её лицо. По голове бить просто обожал, сверху вниз, как молотом. Она слышала, как трещат от этих ударов её шейные позвонки, и всё равно стояла на своём. Тем больше ему, кажется, нравилось, что во всём остальном она ему уступает.

Ещё одно правило было – прощать. Что бы он ни делал, прощать. Во-первых, она чувствовала, что не может бесконечно тратить свои силы на злость. Во-вторых, выбор, как реагировать, давал ей хоть какой-то контроль над своей жизнью. Он её тоже прощал. Избив, утешал и вытирал слёзы. Потом фотографировал вот такой, избитой. Потом уходил и некоторое время не приносил еды. Во-первых, чтобы она поняла, что нельзя сопротивляться. Во-вторых, потому что терпеть не мог, остыв, глядеть на синяки и кровь, которой разукрасил пленницу.

Когда она поняла, что ему неприятно осознавать, как она выглядит во время избиений, она стала сама бить себя по лицу, когда он злился. Со всей силы. Хлопала ладонью и стучала кулаками. Он приходил в ужас. Он понимал, что она изображает именно его. Ему было тошно, и он требовал прекратить. «А то что ты сделаешь со мной? Изобьёшь вот так?!» Ему приходилось умолять, чтобы она остановилась.

Он выводил иногда её наружу. Например, убирать в доме. В доме Наташа была обязана убирать почти голой. Например, в трусиках и кепке. Она выглядела в них нелепо, и именно это-то и доставляло ему наслаждение, которое даже заставляло забывать, что ему не нравится, как выглядят синяки на её торчащих рёбрах. И он всё время говорил о побеге. О том, что она ведь может это сделать. И только поэтому он вынужден держать её в подвале. А иначе бы они сходили на шоппинг или съездили бы погулять.

Иногда он почти плакал от жалости к себе, при мысли, что она так бессердечно оставит его. Она обещала, что не сбежит, раз за разом. Она знала хорошо, что лжёт. Но не делала попыток побега и в самом деле. Она боялась. Она понимала, что бежать надо, но это было такой непосильной ношей для всего лишь девочки-подростка! Поэтому она договорилась с собой, что сбежит, когда станет взрослой. В восемнадцать. Для взрослого такой риск – в самый раз. Восемнадцать ей должно было исполниться в 2006 году.

Иногда она срывалась и пыталась убить себя. Иногда она смотрела телевизор и понимала, что мир забыл о ней. Иногда он смотрел, как она смотрит телевизор, и говорил, что без него она бы стала такой же испорченной, как подростки, которых показывают в сериалах и новостях.

Он постоянно напоминал ей, что она никчёмная и без него пропала бы. Так что у неё было ещё одно правило: никогда ему не верить, когда он говорит о ней. Она повторяла правила, как детскую считалку, каждый день, много раз в день.

Однажды он кинул в неё тяжеленный нож для ковров. Нож вонзился в колено, и кровь брызнула струёй. Он страшно разозлился и велел ей прекратить. Ей не понравился нож в колене, но ей нравилось видеть, как он показывает себя глупцом. Он глуп и слаб, она умна и сильна. Она победит. Просто некоторые вещи должны делать взрослые, а не дети. Дети читают книжки, рисуют картинки и смотрят телек, когда их, конечно, не достают взрослые.

Ему всё больше казалось, что он как следует её сломал. Он стал гулять с ней в саду, приносить ей покупки из супермаркета по её заказу; сводил в ресторан, а потом, в семнадцать, взял на лыжную прогулку. Наташа не убежала, хотя, наверное, на лыжном склоне могла попросить помощи. Она решила не собирать свои силы и не переступать через страх прямо здесь. Она же знала, когда будет пора. Когда ей будет восемнадцать.

Она впервые назвала своё имя, постучав в чужое окно, после пяти минут бешеного бега по улице. Оно нравилось ей не больше, чем раньше. Но теперь она была не никем, она была Наташей Кампуш. Дальше были расследование, психолог, мама... И пресса. Пресса была воротами в ад.
Журналисты назойливо расспрашивали её об изнасилованиях. Она непоколебимо отвечала, что её половая жизнь – её дело. Журналисты постоянно искали доказательства, что она «не так уж пострадала».

Говорят, она заплакала, когда узнала, что Приклопиль умер! Говорят, она поставила за него свечку в церкви! Говорят, она утверждает, что верила, что двери заминированы, но её много раз видели снаружи дома, где никаких заминированных дверей не было – и она не звала на помощь!

Наташа знала, что делать, когда кажется, что её хотят сломать и что из неё хотят сделать то, чем она не является. Не верь тому, что он говорит о тебе. Или они. Только ты знаешь, какая ты.

Она погрузилась в учёбу – наконец закончила школу. Пыталась наладить контакт с матерью – он и раньше был не ахти, а теперь мать была почти как чужой человек. Она написала книгу – ситуацию наконец-то описывал не Приклопиль ей, а она миру (впоследствии так же сделает Катя Мартынова, девочка, похищенная «скопинским маньяком»). И выгоду из похищения извлекла она, а не он. То есть – она победила.

Она перевела деньги в помощь другой узнице – которую держал в заточении собственный отец, Йозеф Фритцль. Она купила дом Приклопиля, словно заявив покойному, что у неё больше на него прав, чем у того, кто её туда притащил; она залила комнату в подвале этого дома бетоном. И она по-прежнему рисует.