Джорджия О'Киф: чьи картины с фрейдистскими цветами продают за миллионы долларов

Ещё один рекорд: это самая дорогая картина из тех, что написаны рукой женщины. Эту женщину зовут Джорджия О’Киф, и она – одна из ключевых фигур американской живописи. И, как часто водится, воплощение американской мечты: из девочки с фермы до звезды мирового уровня.

Джорджии повезло родиться в эпоху перемен – в 1887 году. Женщины во многих странах мира уже начали получать высшее образование и покорять профессии, которые прежде были для них закрыты. Двадцатый век приближался как паровоз к вокзалу – на всех порах. Девушкам уже разрешали играть в теннис и ездить на велосипедах (кое-где). Студентки художественных школ в Российской Империи получали стипендии на поездки в Европу. Женские брюки и блистательные женские карьеры – всё это должно было стать нормальной частью мира Джорджии, когда она вырастет. Правда, об этом пока никто не знал.

Даже мечтать о подобном будущем никому в окружении Джорджии не приходило в голову. Ведь она родилась и росла на ферме, у людей, чьи предки некогда приехали покорять Америку. Покорять предполагалось молочной продукцией, да и не всю – так, небольшой местный рынок. Чтобы дом был справный, дети (семеро) сытые, одежда – целая. Вот за какой простой мечтой ехали в Америку предки Джорджии.

В десять лет Джорджия сказала родителям, что будет художницей. Конечно, те не приняли мечты девочки слишком серьёзно. Но во всём, что касается образования, они готовы были вкладываться в детей, считая это лучшей из инвестиций. Навыки рисования наряду с навыками музицирования повышали рейтинг невесты на брачном рынке, так что родители заплатили местной художнице Саре Манн за уроки работы с акварелью. Не только с Джорджией, но и с её подходящими по возрасту для таких уроков сёстрами Идой и Анитой.

Поначалу девочка ходила в обычную местную школу – из тех, где часть учеников приходит босиком и без ланча и каждый знает, как выглядят корова и коровий навоз. Подобные школы хорошо описала в своём романе «Убить пересмешника» Харпер Ли. Но к тринадцати годам Джорджии школа явно исчерпала свои возможности, но не родительские амбиции о’Кифов, и пришлось искать другое заведение. Так Джорджия целый год провела в католическом пансионате для девочек.

Вообще, упоминая католичество в Америке, стоит сделать отступление. В культовом сериале «Друзья» двое из персонажей – католики: итальянец Джо и француженка Фиби. По меркам времени, когда сериал вышел на экраны, это было сильной заявкой на «разнообразие» (включённость в сюжет персонажей, представляющих малые или ущемлённые социальные группы). Прежде, чем президентом стал чернокожий Обама, Америка совершила большой для себя прорыв к толерантности, избрав католика Кеннеди – и сейчас до сих пор кажется более вероятным второй президент с чёрной кожей, нежели второй президент-католик.

После первой католической школы было ещё несколько, и даже сверх того настоящие художественные студии и стипендии, пока Джорджия не обнаружила себя взрослой и на позиции преподавательницы живописи в колледже для девушек. К тому времени её семья почти разорилась, оставшись без фермы и неудачно начав было новый бизнес. Тем не менее, родители не теряли надежды, что дочь поднимется выше их.

Должность учительницы живописи была неплохим компромиссом между тем, как видела светлое будущее для Джорджии мать с отцом и тем, как видела его она. Учительница в колледже – это прилично и звучит не жалко. Преподаёт живопись – это было об искусстве. Ни за один этюд акварелью, который она в те годы рисовала в классе с девушками вместе, никто бы и не подумал выложить больше сорока миллиона долларов...

Пока Джорджия бежала вдвое быстрее, чем со всех ног, чтобы двигаться по карьере художница (или, по мнению родителей, к карьере учительницы колледжа), мир вокруг неё начал рушиться на части. США вступили в Первую Мировую войну, и брат Джорджии поехал на фронт. Перед отъездом брата Джорджия навестила его в военном лагере – и там нарисовала одну из самых известных своих ранних работ, «Флаг». По ней видно, насколько тревожная и напряжённая была атмосфера в семьях солдат, если не во всём американском обществе.

Перед тем она потеряла место художницы по рекламе, которое ей удалось было найти и которое ей так нравилось, и чуть не потеряла способность рисовать вообще. Дело в том, что О’Киф заболела корью. Сначала она оказалась на грани жизни и смерти, а потом обнаружила, что не переносит запаха скипидара. Без скипидара нельзя было писать картины маслом, а если нельзя работать маслом – может ли она вообще быть художницей? Правда, ей ещё оставались уголь, пастель, акварель; именно эти техники Джорджия и пошла преподавать.

Перед тем точно такой же крест чудом не поставил на её жизни брюшной тиф. Но её болезни, по крайней мере, были разовыми напастями. У матери же О’Киф обнаружился туберкулёз. С каждым годом ей становилось всё больше, и с каждым годом Джорджии, одной из старших детей, приходилось брать на себя всё больше заботы о младших. Неудивительно, что то и дело она впадала в депрессивное состояние и часто страдала от тревожности.

На этом фоне Джорджия пыталась постоянно постигать новое. Знакомилась с активно обсуждаемым японским искусством, пытала свои силы в абстракционизме, экспериментировала с рисунком без набросков, в духе знаменитой русской художницы Татьяны Мавриной – вижу и пишу краской одновременно. Конечно же, акварель и уголь составляли большую часть её работ. Как самые дешёвые материалы. И даже абстракции рисовала – угольные...

Именно эти угольные рисунки её подруга, получившая их по почте, отнесла местному галеристу и, по совместительству, фотографу Альфреду Стиглицу. Этот фотограф позже станет легендой американского фотоискусства – пока же он был просто уже знаменит и сведущ в живописи и рисунке. В его галерее выставлялись многие молодые художники. Взглянув на принесённое, Стиглиц сказал подруге: никогда, мол, не видел ничего настолько чистого. Чистое и расчерченное углем, звучит как оксюморон... Но не в искусстве.

Стиглиц развил деятельность необычайную, продвигая безвестную учительницу рисования вперёд и вверх. Он организовал переезд Джорджии в Нью-Йорк, сумев разыскать ей там и жильё, и студию для работы, и финансовую поддержку. Он объяснил ей, как устроен мир искусств. Прежде всего: никаких акварелей. Дамочка, рисующая акварели – это образ с толстым, вековым наслоением стереотипов один другого хуже; это почти что крест на карьере и на дороге к славе. О’Киф не просто вернулась к масляным краскам – теперь это был главный её рабочий инструмент.

Потом – нужна была подача, нужен был необычный имидж... Начало неплохое: самобытная и притом профессиональная художница, родившаяся на ферме и принёсшая свежую струю в искусство. Но этого мало! О’Киф научилась интересничать. Она появлялась на публике в нарядах, которые выбирала, а то и шила сама – без излишнего оригинальничанья, но безусловно оригинальные и выражающие её предпочтения в живописи. Она сама работала над интерьерами, в которых потом принимала галеристов и журналистов, чтобы поговорить о своих выставках и картинах.

Но главным, было, конечно, найти свой стиль и свою тему. И Джорджия сделала ставку на то, что, как и акварель, веками считалось уделом женщин-любительниц и должно было поставить крест на её карьере – на цветы. Цветочные натюрморты, которые больше хотелось назвать портретами, как ни странно, сыграли не против неё, а на неё. Портрет за портретом, и она проснулась знаменитой.

Что, если она просто делала карьеру через постель? Что, если он надавил на неё, сделав выбор – или вернуться к старту, или получать места в галереях, но будучи с ним? Однако, похоже, союз этот сложился естественно – пока они спорили, обсуждали, искали, бок о бок встречали на выставках гостей и журналистов. Когда двое людей очень много работают, они часто все отношения заводят на работе. И то – когда повезёт.

Удивительно ли, что Джорджия стала одной из любимых его натурщиц. Он фотографировал её и фотографировал, оставил множество её портретов в разную пору дня, года и жизни. Триста снимков. Любовь без отрыва от искусства, искусство без отрыва от ремесла.
Трудно объяснить в словах, что было такого привлекательного для покупателей и галеристов в гигантских портретах цветов – на которых цветы, порой, ещё и неполностью помещались, захваченные только фрагментами. Именно эта их непомерность, несоразмерность.

Геометричность линий, которую в них находила и переносила на холст Джорджия. А главное – цвет. У неё было своё, сумрачное, строго и волшебное видение цвета. Работа с цветом и линией напоминала урбанистов, то есть художников, рисующих чисто городские детали. В сочетании с объектом это вызывало фантастический эффект.

Саму О’Киф постоянные разговоры о зашифрованных в её живописи женских гениталиях раздражали. Единственные половые органы на её полотнах были только сами цветы – и то это были половые органы растений. Впрочем, глубокое отрицание О’Киф не мешало феминисткам поднять её на флаг как ту смелую личность, что готова была ввести в высокое и популярное искусство изображения вульв и вагин.

Джорджия однажды призналась, что ненавидит все эти цветы. Все те цветы, от которых приходили в восторг знатоки живописи и которые приносили ей столько денег: «Рисую их лишь потому, что они дешевле натурщиц, к тому же не шевелятся». Её любимой темой была гора. Одна и та же. В двадцать девятом году О’Киф переехала из Нью-Йорка в Нью-Мексико, и там из окна её нового дома была видна пустыня с горой на горизонте. Джорджия рисовала эту гору снова и снова. Летом, весной, осенью, зимой, на рассвете, в полдень... Но с особым удовольствием – на закате. Закат заставлял гору пламенеть цветом. Джорджия обожала закатные красные цвета.

У Стиглица тем временем завязался роман с очередной молодой художницей. Да ведь и отношения с О’Киф он некогда завёл, будучи в браке с другой... Джорджии пришлось оставить его позади. Она рыдала, целыми днями, у неё был настоящий нервный срыв. Она легла в больницу на два месяца. И выписалась оттуда, чтобы вернуться к обычной жизни: картины, выставки, вечеринки, оглушительные суммы денег на счету.

Пустыни расходились не хуже, чем цветы, а Джорджия уже рисовала небо. Облака, вид сверху. Одну картину, другую. Много. Пока не стала серьёзно терять зрение. В восемьдесят семь лет, приняв, что с красками закончено, она принялась творить одними руками, из керамики. В 2020 году её керамику впервые выставили на аукционе Sotheby’s – и цены были немаленькими. Очередной период О’Киф продлился восемь лет.

Она путешествовала и посещала вечеринки. В сороковых приобрела ранчо в своём любимом Нью-Мексико и познакомилась с Тоддом Уэббом. Он был фотографом. Они стали встречаться, лет так через пятнадцать после знакомства. Он фотографировал её, как прежде фотографировал Стиглиц. На чужих снимках холодная, почти угрюмая, на его она была спокойной. Он исчез из её жизни, как обычно исчезают мужчины. А она завела Гамильтона.

Джон Брюс Гамильтон был просто ассистентом, секретарём. На пятьдесят восемь лет её младше. Он ей был нужнее сейчас любых нежных поклонников. Он учил её керамике, записывал мемуары и подавал лекарства и чашку с водой. Она звала его Хуаном. Ей так нравилось.

Они провели вместе тринадцать лет. Вечером она обязательно выходила – всё чаще с его помощью – на крыльцо, чтобы взглянуть на пустыню. Увидеть она уже ничего не могла, но глядела всё равно. Наверное, она до последнего видела гору – алую и пунцовую, пламенеющую в лучах заката.