Инфантицид в России: от начала христианства до начала XX века

Что касается самого Ярослава, он, как известно, издал сборник законов, известный как Русская Правда, в которой за убийство чужого ребёнка семье ребёнка разрешалось отомстить. Убийство своего ребёнка не рассматривалось вовсе: дети были лишь собственностью отцов и полностью в их воле.

Боролась с таким явлением, как намеренное или случайное убийство детей, практически одна только церковь. Первые веков десять-двенадцать расправа с инфантицидом (так называют систематическое убийство детей) стояла на повестке расширяющей своё влияние христианской церкви постоянно. Особые проповеди приходилось посвящать намеренному и распространённому убийству девочек – во многих местах Европы, и Западной, и Восточной, ценности в девочках не видели и тратить на них ресурсы не хотели.

Приходилось бороться и с тем, чтобы детей не забивали насмерть. Но фактически церковь могла только увещевать и накладывать не слишком обременительные церковные наказания – иначе её авторитет начинал шататься или благополучие семьи, где умирал ребёнок, ставилось под угрозу. Тем не менее в части детоубийств была виновата именно церковь. С приходом христианства в ныне российские земли детей стали разделять на законных и незаконных. Матери вторых становились грешницами, а сами дети, рождённые вне брака – плодами греха.

Общество не просто осуждало или насмехалось над внебрачными детьми и их матерями. Оно устраивало им настоящую травлю. Считалось, что «беззаконного» ребёнка имеет право избить или даже изнасиловать каждый. Просто по настроению. Их матерям приходилось не лучше. Многие зачавшие вне брака скрывали беременность до последнего, чтобы потом утопить, удавить, реже – незаметно кому-то подкинуть ребёнка.

С детоубийством как результатом семейного насилия боролся, как ни странно, Иван Грозный. В написанном при нём и с его одобрения «Домострое» автор, считая право бить домашних неотъемлемым для мужчины, тем не менее ограничивал практики насилия теми, которые не могли покалечить и тем более убить женщин и детей.

Для многих эта книга так и осталась неизвестной. В народе продолжали бить как попало, равно как и игнорировать тот факт, что по «Домострою» (который теперь многие считают чуть ли не законом, по которому жили в прошлом) отец обязан обеспечить детей едой, одеждой и возможностью обучаться. «Домострой» был чисто философским трудом, не имеющим законодательной силы.

Известный своими жестокими законами царь Алексей Тишайший ввёл наказания для матерей-детоубийц. За убийство законного чада полагался год тюрьмы; за незаконного же мать убивали безо всякой пощады, поскольку наказывали не за убийство, а за сокрытие блуда. Таким образом царь решил бороться за нравственность, которая постоянно падала, как ему казалось, за счёт женской тяги к греху.

Чуть позже, ради защиты жизни незаконнорождённых, Пётр I и его последователи открывали всё новые приюты для подкидышей. Они переполнялись мгновенно. Изнасилования не прекращались, женщины рожали детей, которые могли превратить их жизнь в ад, и топили их в канавах или выносили на мороз. Причём последняя практика была в ходу даже в отношении детей, рождённых в браке, – так решался вопрос с тем, что прокормить семья может не всех.

К концу восемнадцатого века сложились представления о том, что бывают дети из неблагополучных семей. Туда относили не только детей при матерях-одиночках, но и детей, которых фактически не содержали или не могли содержать родители, например, в силу пристрастия отца к алкоголю. Таких детей называли «несчастнорождёнными». Начала укрепляться, хотя и не стала популярной, идея, что слова «незаконнорождённый» стоит избегать. Оно давало иллюзию, что сама жизнь ребёнка незаконна и, следовательно, никак и никем не охраняется.

Правовые уложения закона 1754-1766 годов «О таковых отцах и матерях, которые детей своих убьют» предусматривали ужесточение наказания и за детей, рождённых в браке, убитых матерями или отцами. В зависимости от сословия и жестокости убийства, родителя-убийцу приговаривали к кнуту, ссылке в женский монастырь, каторге и так далее. Тем не менее, если ребёнок «сам умирал» из-за намеренного небрежения или через несколько дней после жестоких побоев, убийство фактически никак не расследовалось и не наказывалось.

Однако идеи распространялись от более богатых и просвещённых семей к более бедным медленно: первых было слишком мало по сравнению со вторыми. При этом у совершенно просвещённых родителей-дворян в начале века нормально в голове укладывались недопустимость физических наказаний для своих детей, равно как и забота об их здоровье и умственном развитии, и приказы выпороть маленьких крепостных, которые в чём-либо провинились, прислуживая или просто, например, подворовав по мелочи вкусного и интересного.

Убийство крепостного ребёнка (а особенно большого их количества) могло даже осуждаться соседними помещиками, но никто не считал при этом, что хозяин был не вправе запороть крепостного насмерть. С генералом-лейтенантом Львом Измайловым, содержавшим гарем из девочек (часть которых были, вполне вероятно, его собственными дочерьми от крепостных) соседи не прекратили здороваться.

Отмена крепостного права в 1861 году, красиво выглядящая на бумаге, на деле сопровождалась потерей крестьянскими семьями земли, с которой они кормились. Помещики правдами и неправдами выделяли худшие участки получившим волю холопам. Ребёнок стал рассматриваться не как рабочие руки, а как лишний рот.

В конце XIX века «в народ» – в открытые земские больницы и сельские школы – пошло множество прогрессивных, образованных мужчин и женщин. Постоянное тесное общение с менее образованными слоями населения, которого им до того удавалось избегать в городе, привело ко множеству отчаянных докладных записок, статей для тематических журналов, просто писем и записей в дневниках: менять надо всё, детей мучают, насилуют, убивают, это практически повсеместно. Дети нежеланны, а с желанными не знают, что делать, как обращаться.

Этнографы гораздо позже записывали воспоминания женщин, как те избавлялись от маленьких «нахлебников». Катали по снегу, чтобы выморозить. Кормили с первых дней жёвкой (жёваным хлебом) вместо молока или не кормили вовсе. Загоняли в родничок иголки. Изображали, что «заспали», то есть случайно навалились и задушили во сне.

Последнее вообще было такой частой практикой, что каждый случай заспанного ребёнка в обязательном порядке рассматривали в суде. И... чаще всего признавали мать невиновной. Заспать от усталости могла практически каждая – женский сон был короче мужского, женский труд тяжёл и непрерывен. Это всё практиковалось с детьми из полных семей. Со внебрачными церемонились того меньше – топили как щенят.

Помимо того, что дети находились в постоянной опасности от своего ближайшего окружения, особенно семьи, их могло убивать и само государство: нижняя планка возраста, в котором могли приговорить к той или иной казни, была по нынешним меркам шокирующей. С семи лет ребёнка, совершившего тяжкое преступление (крупный поджог, убийство другого ребёнка) уже могли приговорить к лишению жизни. Планку, однако, подняли до двадцати одного года уже к девятнадцатому веку.

Лишённые земли крестьяне массово уезжали в города, нанимались прислугой или шли на фабрики. Девочки и женщины получали за свой труд при этом копейки – это считалось нормальным. Многие прибегали к проституции, просто чтобы свести концы с концами. Те, кому удавалось прожить, не продавая себя в куцые часы отдыха по улицам, становились постоянным объектом домогательств фабричного начальства разного калибра или хозяев и хозяйских сынков.

Внебрачный ребёнок означал не только позор (хотя и не такой страшный, как во времена Петра и ранее), но и голодную смерть обоим. И вновь матери выбирали – пусть выживу хотя бы я, а дитя отойдёт к Богу, не мучаясь... Инфантицид приобретал жуткие масштабы – параллельно с, казалось бы, нарастающим культом счастливого детства.

Этот закон предусматривал обязательное обеспечение внебрачных детей их отцами, а также, если мать из-за ребёнка не могла зарабатывать на жизнь, и их матерей. Множество судебных решений, надо сказать, выносилось в пользу уволенных из-за выросшего живота служанок – а чаще до всякого суда, чтобы избежать скандалов, мужчины-хозяева пользовались предоставленным этим законом правом откупаться от алиментов. То есть – разово давали большую сумму и требовали больше на глаза не показываться.

А вот батрачки, крестьянки, фабричные работницы редко могли доказать в суде, что родили именно от того, на кого указали, – да и многие понятия не имели, что надо обращаться в суд. В городских домах хотя бы постоянно курсировали слухи о прислуге, родившей ребёнка от хозяина, и её дальнейших действиях. Крестьянки подкидывали младенцев на порог отца, фабричные работницы относили в приют.

Новых правил для приютов добились организации врачей и благотворителей, съезды которых в конце девятнадцатого века проходили один за другим. Им удалось доказать, что смертность младенцев очень сильно зависит от контакта (тогда предполагалось, что только от контакта с матерью) и что возможность найти хотя бы для ребёнка кров и уход хотя бы на некоторое время даёт возможность многим якобы павшим морально женщинам встать на ноги.

Увы, защита детства не шла сильно дальше этой защиты от смерти, наказаний за убийство и за доказанные изнасилования. Родители спокойно пользовались неотъемлемым, как им виделось, правом бить детей, отдавать их работать или прислуживать с тем, чтобы деньги доставались отцам. Власти не пытались добиться соблюдения дома минимальных гигиенических норм, и детей спокойно кормили прокисшей кашей, укладывали спать в испревшей постели, не водили ко врачу лечиться, даже когда была возможность это сделать бесплатно. За детьми по сути признавались только два права – на жизнь и половую неприкосновенность.

Пьянство ширилось, и пьяные отцы, деды, мастера забивали насмерть сыновей, дочерей, внуков, учеников. Ребёнку некуда было пожаловаться, если его просто прекращали кормить – есть и такие свидетельства. Среди малоимущих горожан распространилась продажа собственных малолетних дочерей, так ужасавшая Горького. Вероятно, отцы, продававшие дочерей, и сами, говоря максимально сухим языком, вступали с ними в половую связь, не интересуясь их мнением по этому поводу. Множество детей жили в любящих семьях – но и у множества детство было настоящим адом.

Двадцатый век, век прогресса, должен был радикально изменить положение детей и устранить опасности из их жизни. Во многом так и случилось. Но он был полон горьких страниц истории детства. Но об этом будет другая статья.