Специально для нашего проекта Людмила Петрушевская написала эссе «Бег», в котором она рассказала о том, как неожиданно для других, но вполне ожидаемо для нее самой повернулась ее судьба: почему известная писательница вдруг запела и даже выпустила CD-альбом?
Мы жили в войну в эвакуации в городе Куйбышеве, и, когда мне исполнилось пять лет, есть стало нечего. Мама уехала учиться. Мою тетю, которая нас с бабушкой кормила, вызвали на допрос в НКВД и не отпускали до утра, а за опоздание на работу ведь сажали. И она от страха вообще не пошла на завод. Мы же были ЧС — члены семьи врагов народа. Что было потом, тетя не рассказывала никогда, скорее всего, она в тот же день легла в психушку. Сумасшедших не забирали. Но начался голод. Мы получали, выстаивая ночные очереди, кило черного хлеба на троих на два дня. Зимой мы могли питаться только из соседского помойного ведра (баба готовила на керосинке суп из селедочных скелетов и картофельной шелухи, тогда ведь сырую картошку чистили как вареную, тонко). А весной я ушмыгивала из дома. Голодный ребенок начинает бегать. Я колесила по городу, просила милостыню, пела по дворам, караулила хлебный фургон и, когда оттуда выносили поддоны с буханками, подбирала крошки, я ела зеленые «калачики», растущие в бурьяне, и жевала траву кислицу. На лето у меня имелся сарафан и под ним майка, завязанная узелком внизу. Трусы мои погибли, когда старшие ребята толкнули меня в лужу расплавленного вара, вытекшего из бочки по случаю жары. Помню, что я сидела в этой смоле и бессмысленно двигала руками, на которых наросли лохматые черные перчатки, вязкие и застывающие нитями. Я даже не могла опереться на эти руки, их бы было потом не отлепить. Ребята вокруг плакали от смеха. Это развлечение прикрыл прохожий человек, он с руганью выдрал меня из вара. Дети разбежались, я кое-как доковыляла до дома, бабушка и тетя долго отскребали смоляное чучелко, но единственные трусы пришлось выкинуть.