Ильф и Маруся: грустная история большой любви

В послереволюционной Одессе тех кипела художническая жизнь. Ильф входил в творческое объединение «Коллектив поэтов» вместе с Юрием Олешей, Валентином Катаевым, Эдуардом Багрицким. Маруся состояла в «Коллективе художниц» и брала уроки живописи у брата Ильи. Их любовь выросла из дружбы: сначала просто встречались, гуляли, разговаривали. Потом этого стало мало, появились ежедневные письма:

«Мне кажется, что любил тебя еще тогда, когда зимой, под ветер, разлетевшийся по скользкому снегу, случайно встречался с тобой. Если с головой завернуться в одеяло и прижаться в угол, можно ощутить твое дуновение, теплое и легкое. Завтра утром я приду к тебе, чтобы отдать письма и взглянуть на тебя. Но одно письмо я оставляю при себе».

В Одессе жилось весело, но очень трудно. Все старались уехать куда-нибудь, где можно заработать. От постоянного недоедания и холода Илья заболел туберкулезом. В этот раз болезнь отступила. Ильф решился переехать в Москву. Валентин Катаев помог ему устроиться в «Гудок», газету железнодорожников. Илья немного пожил у Катаева, потом переехал в шумную общагу, которая стала прототипом «Общежития имени монаха Бертольда Шварца» в 12 стульях.

В «Гудке» Илье поручили обрабатывать письма трудящихся, а он стал делать из них маленькие и очень смешные фельетоны, и скоро его рубрика стала самой популярной в газете. Он привыкал к московской жизни, но не мог привыкнуть к тому, что в ней нет Маруси, и каждый вечер писал письма в Одессу: «Ты не скучная и не противная. Или скучная, но я тебя люблю. И руки люблю, и голос, и нос, нос в особенности, ужасный, даже отвратительный нос. Ничего не поделаешь. Я люблю такой нос. И твои глаза серые и голубые».

Она отвечала: «Иля, у меня глаза совсем не серые и голубые. Мне очень жаль, что не серые и голубые, но что я могу сделать! Может, у меня волосы синие и черные? Или нет? Не сердитесь, родной. Мне вдруг сделалось очень весело». В разлуке они прожили два года. Маруся приезжала редко, поездки были дорогими, и в один из таких приездов они поженились – скорее, из прагматических соображений: жене сотрудника железнодорожной газеты полагались бесплатные билеты на поезд.

Катаев познакомил Ильфа со своим младшим братом Евгением Петровым и предложил молодым авторам стать его «литературными неграми». Он дал Ильфу и Петрову сюжет (поиск бриллиантов, запрятанных в стуле), сказал, что потом пройдется по написанному ими рукой мастера и поставит свое имя первым на титульном листе. Но «литературные негры» быстро взбунтовались и написали «Двенадцать стульев» сами. От Катаева откупились портсигаром, по неопытности купив дамский.

К этому времени Ильф получил комнатушку в коммуналке – его соседом стал Юрий Олеша, который тоже тогда только-только женился на Ольге Суок. Маруся переехала в Москву. Бедность и неустроенность никого не смущала, Маруся и Ольга закрашивали ноги под дырками на чулках черной тушью, Олеша и Ильф умудрялись носить одни парадные брюки на двоих. Все в этой квартире были счастливы: занимались живописью, писали свои книжки, постепенно налаживали быт.

Но когда вышли «Двенадцать стульев», с бедностью было покончено. Появилась просторная комната с красивой мебелью, хозяйством занималась домработница, а когда родилась дочка Саша, наняли няню. Ильф часто уезжал в заграничные командировки, и Маруся всегда вручала ему список заказов: «Браслет, вуали, туфли, костюм, шляпу, сумку, духи, помаду, пудреницу, шарф, папиросы, перчатки, краски, кисти, пояс, пуговицы, украшения» ...

В 1935-1936 годах Ильф и Петров отправились в свое знаменитое турне по Америке. Они ездили по стране, были в Мексике, смотрели на разные чудеса, встречались с Хемингуэем, Генри Фордом, Томасом Эдисоном. Писателям завидовали – а они считали дни до возвращения, тосковали по своим семьям. После турне по одноэтажной Америке Ильфу и Петрову предложили поехать на Ямайку и Кубу. Для советских людей того времени это было все равно, что слетать на Марс. А они отказались, страшно хотелось домой. Из Америки Ильф постоянно писал жене:

«Без вас мне скучно. Вот ходят по улицам индусы, японцы, голландцы, кто угодно, и Тихий океан тут, и весь город на падающих склонах, а мне уже чересчур много, мне нужно вместе с тобой посмотреть, как наша девочка спит в кровати».

В Америке, в Новом Орлеане у Ильфа впервые за много лет случился приступ туберкулеза. Он сказал Петрову, что уже десять дней чувствует боль в груди, а тут кашлянул – и увидел на платке кровь. Илья понял, что жить ему осталось недолго. Судьба подарила еще два года, и все это время он продолжал работать вместе с Петровым. Соавторы шутили:

Ильф лечился, ходил к врачам, ездил в санатории. Но тогда такой туберкулез лечить не умели. Труднее всего для него было отдалиться от дочери: Ильф перестал брать ее на руки, вообще не близко не подходил, боялся заразить. И девочка начала отвыкать от отца, только однажды, перепугавшись жука, бросилась к нему: «Папа, папа, жук!» Илью это страшно обрадовало, он все повторял жене: «Видишь? Жук-то страшнее папы!»

1937 году в Лаврушинском переулке напротив Третьяковской галерии заселяли писательский дом. Туда въехали Паустовский, Агния Барто, Пришвин, Катаев, Олеша, Макаренко, Каверин. Ильф и Петров получили по трехкомнатной квартире в одном подъезде. «Отсюда уже никуда», — горько сказал Ильф.

Началась его последняя весна. После собрания московских писателей Илья сделал в ресторане глоток шампанского и грустно сказал: «Шампанское марки "их штербе", ("я умираю" — Ильф цитировал слова, которые сказал перед смертью Чехов. Ильф и Петров вместе приехали домой, расстались у лифта, договорились, что встретятся завтра и будут работать.

Петров вспоминал, что в тот момент он впервые подумал: «Какая странная у нас дружба... Мы никогда не ведем мужских разговоров, ничего личного, и вечно на "вы". Назавтра Ильф уже не смог встать и через несколько дней умер. На похоронах Петров сказал, что это и его похороны тоже. Но он пережил своего соавтора на пять лет: погиб в 1942 году в авиакатастрофе.

Писатели не дожили до того времени, когда «12 стульев» и «Золотого теленка» объявили клеветой на советский строй: «По романам Ильфа и Петрова получается, что советский аппарат сверху донизу заражен бывшими людьми, нэпманами, проходимцами и жуликами, а честные работники выглядят простачками, идущими в поводу за проходимцами. Рядовые советские люди, честные труженики подвергаются в романах осмеянию с позиций буржуазно-интеллигентского высокомерия и "наплевизма".

Авторы позволяют себе вкладывать в уста всяких проходимцев и обывателей пошлые замечания в духе издевки и зубоскальства по отношению к историческому материализму, к учителям марксизма, известным советским деятелям, советским учреждениям», — писал Генеральный Секретарь Союза Советских Писателей СССР Фадеев Сталину и Маленкову.

В 1948 году книги Ильфа и Петрова изъяли из библиотек. Авторские отчисления прекратились. Чтобы выжить и прокормить Сашу, художница Маруся пошла расписывать пластмассовые тарелки. Романы реабилитировали только через восемь лет.

Мария Николаевна Ильф дожила до 1981 года и все сорок четыре года тосковала по мужу. «Вот сейчас, когда прошло много лет и я читаю его письма, я плачу, что же я не убила себя, потеряв его – свою душу, потому что он был душой моей»...
«Вся моя прожитая жизнь здесь, до последнего его дня. Прощай, Иля. Мы скоро увидимся».

Фото: filurin.ru; livejournal.com