«Что с рукой у вас такое произошло, бабуль? — Гитлер, будь он неладен!»
Ну вот идешь себе, песенки мурлыкаешь под нос, а тут бац! и она стоит. Бабулечка. Чистенькая, в платочке светлом в ряпушку, в переднике, синеньком, таком же ветхом, как и она сама. Сиренью торгует.
Ловит твой взгляд и говорит: — Купи сирень у меня деточка? Смотри, какая красивая, а понюхай? Как пахнет... как молодость. Тебе в самый раз будет! Ты не волнуйся, я не дорого отдам.А та сирень перевязана суровой ниткой. Где только и взяли ее? Сто лет не видела, настоящая суровая — серая с белым, как сама бабушкина судьба, да и наша с вами, если честно...
— Бабулечка, солнце, да я же только на рынок пришла. Мне продуктов надо купить, я зайду за сиренью, только через полчаса где-то, хорошо?
— Иди-иди, доченька, я здесь постою пока, у меня еще есть. Точно придешь?
И заглядывает мне в глаза васильково-синими, выцветшими детскими глазами.
— Да, точно приду. Я так сирень люблю, прямо дышать не могу.
— Так ты — как я (смеется). Я и замуж выходила в мае, мать говорила — маяться будешь, кто же замуж в мае выходит. А мне все равно было, очень любила Петра своего. Только он все смеялся надо мной, что кольцо некуда надеть...
И тут она показала руку. На ней, вместо пальцев — клешня, как у рака. Большой палец и указательный. И все. Черные такие, страшные, ногти, как у собаки, все в земле несмываемой. А на большом, после артритного сустава, колечко обручальное, тоненькое, золотое.
— Что с рукой у вас такое произошло, бабуль?
— Гитлер, будь он неладен! Осколком срезало, еще маленькая была. Побежала за морковью, а тут самолет. Ну и бомбанул. Совсем никого рядом не было — ни военных, ни танков, ни пушек. Только я одна — девочка в поле. Проснулась, мать плачет, а пальцев уже нет. Тю-тю.
И смеется.
— Петенька мой мне кольцо на большой палец надел и сказал «Ты у меня, Аня, будешь, как индианка. Они так носят». Умер он три года назад, а я уже и не сниму это, со мной и похоронят. Ну иди, но возвращайся, пообещала же? А что собираешься покупать?
— Да суп гороховый хочу, пожалуй, сварить.
— Ой, ну ты и глупая! Кто же по весне такую еду варит? Купи зеленого чего-нибудь, овощи уже не дорогие, курицу зажарь, или яичницу, вот и хорошо будет. Уже ж проснулось все, надо есть то, что земля родит.
Я побежала дальше. Неожиданно купила всякой зелени, курицу, сыра, как будто кто-то отваживал от прилавков с ребрами и зимней едой. Вернулась. Бабушка стояла на том же месте.
-Бабуль, ну я вернулась. Где сирень ваша?
-Глянь, не соврала, моя же ты курочка. — Искренне удивилась бабушка. — У меня не дорого, по пятьдесят рублей отдам.
У меня внутри аж перевернулось.
— А сколько там этой сирени у вас?
— Да вот, четыре букета осталось...
— Ну так, давайте все, оптом, вот вам пятьсот и сдачи не надо.
— Как так? Нет, деточка, я же не побираюсь! Хотя...
И бабуля посмотрела строго щенячьими голубыми глазами аж в нутро мне. — Я вот тебе что скажу, доченька. Я деньги твои возьму, пойду в церковь и свечей поставлю. За мальчиков наших. Чтобы не было войны. Никогда.
И тут я заплакала.